Жаль, тебе этого не дано!
А ты, друг мой ненаглядный,
Ненасытный, всеядный,
Жуй, жуй, глотай, успевай, хватай!
Жизнь коротка, непредсказуема
и потому жадна.
Многие, многие жалеют о том,
что она одна.
В этой, одной, не насытиться,
не напиться —
Словно лизать из мелкого блюдца.
Вот если бы дали их несколько,
Как можно было бы развернуться!
А поэт? Что поэт!
У меня за спиной убегающий мальчик – закат
Развевает кровавый подбой листопада.
И спускается в красный, неслышно рыдающий сад
Солнце взорванным яблоком ада.
В тихом классе прибывший из прошлого бывший поэт
Рассуждает о важных когда-то и сложных находках.
Два десятка студентов скучают – за давностью лет
Эта лекция, словно ненужная плётка.
Их глаза из осенних кленовых, берёзовых сот
Простирают лучи
на запретную зону заката.
А поэт – что поэт? Он устанет и скоро уйдёт
В одиночестве грызть перезрелое яблоко ада.
Сквозь время
Ненужный смысл катился колбасой
застывшей всклень дорогой декабриной.
Страдала лень от скуки журавлиной.
Шаманил ниоткуда Виктор Цой.
Пространство шелестящее, змеясь,
Касалось рук и глаз, и ум змеился,
Плодя плоды печали и мздоимства.
СрамнО смотрелись лица без прикрас.
Не изменился мир. Не изменился.
И только дети встроенным мозгам
Наивно, добросовестные, рады.
Несётся шум и гам из-за ограды —
Обед, друзья. И время – пирогам!
Путь
Михаилу Евдокимову
На перекрёстке ста дорог,
Где Ангел строг, а день уныл,
Горит невиданный цветок —
Здесь кто-то сердце обронил.
Маме
Ты спросишь, моя родная,
Кто жив от ветвей семьи?
Но то, что сегодня знаю,
То знают и соловьи.
Земные сдвигались плиты,
Кипела стена огня.
Иудами все убиты.
И только твои молитвы
От смерти спасли меня.
Крадутся, шурша упрямо,
Секунды, минуты, час.
Мне так не хватает, мама,
Твоих поднебесных глаз.
Осенний сон
Где-то бродит ни Зверь, ни Птица,
Сон не йдёт, и скучна молва.
Ах, не можется, не сидится:
Где-то мама моя жива.
Где-то, где-то в лесах далёких,
Инок странствует одинок —
Это мальчик мой синеокий,
Мой единственный,
мой сынок.
Выйду и/з дому, встречу Инока —
Жив берёзы листвяный стон.
Здравствуй, деточка!
Здравствуй, сыночка!
Осень. Ветер.
Осенний сон…
Охота на мышей
Время котом камышовым шуршит и крадётся
– тик-так.
Каждый ему не товарищ, не друг
и не враг.
Кот, он – охотник.
Он любит горячую плоть.
Кот камышовые грядки не станет полоть.
Кис-кис-кис!
Берегись!
Персеиды
Сквозь кремний горячих зыбучих песков
Струятся потоки забытых веков.
Невидимый, где-то стреляет Саид
Серебряной пулей
ночных Персеид.
Ток Времени – хищные сонные сонмы
Колючих песчинок, пустынных ветров,
Мильоны забвением занесённых —
Стозвонная песнь беспощадных пиров.
И всё же, мы вечны. Мы – вольные птицы.
Летим без оглядки и страха – любя!
Сквозь кремний, сквозь Ангелов тонкие лица
Поток невесомый рисует тебя.
Антихрист – мутант
Лейурус Квинкестриатус —
скорпион-красавец-киллер.
Таков у парнишки этого статус.
Укус – в миллион ядовитых промилле.
Невозвратный, безжалостно строгий —
Выточен точной копией бытия.
Членисторукий и членистоногий —
Киллер-красавец и судия.
Лейурус Квинкестриатус —
Давно мечтает встать на крыло.
Однажды Лейурус взлетит над планетой!
Видишь, как яростен жала мрак.
Киллер крылатый страшнее любой кометы.
Что-то с планетою нашей не так.
Двенадцатая жизнь
Бродяга – расстрига по прозвищу Виллис —
Сказал равнодушно: «Нет правды и судий.
Одиннадцать жизней твоих завершились,
А этой – двенадцатой, сносу не будет».
Я верю твоим предсказаниям, Виллис,
В ромашковом платье июля рождаясь.
Враги мои все поутру удавились,
А я обернулась царицею Таис.
И в царстве моём разлетаются птицы,
На небе рисуя цветы траекторий.
И ночью мой путь освещают зарницы.
Свобода – вот лучшая из историй.
Ты прав, одинокий задумчивый Виллис —
Ты знаешь, о чём говоришь, бедолага.
Навечно с тобой на Земле поселились
Мы – звёзды ночные июльского флага.
Тебе, моему безымянному братцу,
Я завтра рубашку ромашками вышью.
Мы будем полынной пыльцой притворяться,
Сорокой, синицей, летучею мышью.
Так что же, мой друг, соглашайся скорее,
Ведь я, как никак, урождённая Таис.
Ромашки мои твоё сердце согреют.
О прочем уже
и сама догадаюсь.
Поэзия
Автоответчик сказал – не слышу,
говорите громче, мадам.
В это время дождь молотил по крыше,
Под окном матерился мальчик —
шустрый не по годам.
Говорила громче, но в трубке пусто —
Эфир искрил и гудел, как ночь,
в ответ.
Была и сказочником и златоустом,
Но выяснилось, там – никого нет.
Ну, что ж, говорила сама с собой —
А, может, с Богом была беседа.
Иногда из бездны всё же слышалось – бой,
Иногда – победа.
Даже если всё это странно слишком,
Всё равно – говорите громче, мадам,
Ведь за окном бегает всё тот же мальчишка —
Шустрый, не по годам.
Памяти сына
Умирать надломленным цветком,
Рвать одежды,
жалость принимая…
Я в ночи мечтаю о другом —
о тебе печаль моя немая.
Над обрывом руку протяну —
Помогу…
Но падаю, любимый.
Серебром ручей бежит по дну —
Сквозь меня
летит невозвратимо.
Жжет меня студеная вода.
Я тебя не встречу никогда.
Колыбельная ХХI
Ветер знойный,
Как брюнет,
В сон-трубу качает сутки.
Где-то в мае —
Спасу нет —
Расцветают незабудки.
Над планетою Земля,
Над весенним неуютом,
Слышен голос короля:
«Три минуты.
Две минуты…»
Наконец,
окончен срок
И пришла пора прощаться.
Навсегда уснул сынок,
Чтоб назад
не возвращаться.
Осень, осень…
Осень, Осень,
Скиталица дикая!
Пламень твой обжигает,
Сестра.
Журавлей поднебесному крику
Погибать
В сердцевине костра.
Жар оранжевый
Золото плавит,
Но уже не вернётся назад
Тополиной,
Берёзовой лавой
Драгоценный сентябрь-листопад.
Невозвратно горит,
Догорая,
Злато-пламень последнего дня.
То ль повеяло
Холодом Рая,
То ли Ад соблазняет меня.
Я пойду в золотом и весёлом.
Ненавистное царство
дождей
Побеждают дороги и сёла,
Воля вольная, дальние долы,
Вековечное братство
людей.
Волшебный кадр изменится стократно
Вот собрались мы
в комнате одной —
Столетний дед на вытертом диване,
Ленивый кот
в мечтательной нирване
Декабрьских снов —
в реальности иной.
Фигура третья – женщина-зима,
То я сама – хозяйка и сиделка.
Быть может, для тебя всё это мелко,
Зато, вокруг такие терема —
Заснеженные ели и берёзы,
Сосновый звон,
сугробы да морозы
И в серебре до маковок
дома.
Спустя минуту, месяц или год
Волшебный кадр изменится стократно —
Мой подопечный, мой отец, уйдёт
За мамой вслед – тропою невозвратной.
Ему всё время кажется – она
Живёт в соседнем домике бессменно,
Его родная милая жена,
И он её отыщет непременно.
Ещё пока сумею вызнать путь,
Ведь я сиделка – всенощная птица.
Я догоню отца, смогу вернуть,
Душа его
Назад
не возвратится.
На тридевятом этаже
Я в полдень
тайное услышу —
Мостятся голуби под крышу
На тридевятом этаже,
Где синька неба зноем дышит,
И ветер бродит неглиже.
Вон там,
на узеньком карнизе,
Воркует рьяно мальчик сизый
И суетится день – деньской.
Цветные облака нанизал
На нитку холода изгой —
Бродяга Ангел,
друг беспечный.
Он променял свой статус вечный
На волю вольную Земли.
Никем не узнан, не замечен,
Летает вороном вдали.
Коль не хотите, так не верьте,
Ему наскучило бессмертие —
Отныне в крылья ветер бьёт.
Но только вот что —
в стане смерти
Паденьем кончится полёт.
Летай же, Ворон, птицей вольной —
Ещё и времени довольно,
И много сил, и светел глаз,
И сердцу
от простора больно
